Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Страница 39

К оглавлению

39

Лицо юноши побелело.

– Нет, не нас, – хрипло сказал Кефал. – Тебя он выманил. Как приманку для твоего деда. А я, дурак безмозглый…

– Ты ж как лучше хотел! А вдруг – правда? Насчет яда…

– Поймал он меня, как птицу в силок. Промолчал бы – места б себе не нашел! Персея травят, а я молчу! Побежали спасать – что, если это обман? Ловушка? Заморочил меня Косматый. Шатаюсь, как пьяный…

Оба умолкли. Рассудок каждого изнемогал в поисках верного решения. Мальчику вспомнились слова предателя – или нет? – Мелампа: «Ты будешь иметь два выхода из многих тупиков. Правда, ни один из них тебе не понравится…» Напророчил, змей! Знал, небось, что Амфитрион проклятый. Точно, проклятый – куда ни кинь, всюду чьи-то головы…

– По-любому надо твоего деда искать, – голос Кефала был сродни шепоту листьев. – Пусть он решает. Рядом с ним ты будешь в безопасности…

– Правильно!

Амфитрион приободрился. В детстве сомнения невыносимы. Нужно обрасти толстой корой, нацепить броню годовых колец, чтобы не сломаться от самой возможности двух выходов из положения – даже если у тебя такое обоюдоострое имя.

– Все, давай спать. Завтра нам понадобятся силы.

Ничего у Косматого не выйдет, думал мальчик, умащиваясь поудобнее между корнями дуба. И у Мелампа не выйдет. И у ванакта. Мы найдем дедушку, и дедушка их зарежет, как свиней. Но если Косматый не соврал… Что же это получается? Выходит, Косматый желает дедушке добра?

Бережет от чужих замыслов?!

Заснуть удалось лишь за полночь. Во сне мальчик видел аргосский стадион, дедушку на постаменте – и диск в небе. Дедушка ждал, а диск все не падал.

СТАСИМ. ДИСКОБОЛ: БРОСОК ТРЕТИЙ
(тридцать лет тому назад)

– Отец! Отец мой!

Аргосцы не слишком чтили храм Зевса Милостивого. Древность – а по чести сказать, убогий вид святилища – отпугивали молельщиков. Сложен из грубо отесанных глыб, крыт плитами, сплошь в щербинах и язвах, храм напоминал обычный дом – из тех, что строили пращуры на склонах гор. Два узеньких окошка-бойницы, с западной стороны – полукруг ветхой стены, местами осыпавшейся до неприличия… Громовержец в ипостаси Милости жил бедно, держа оборону от ветра и зноя. В такую милость верилось слабо; чаще несли жертвы Зевсу Обращающему-в-Бегство – величественному, красующемуся за рынком, напротив мясных рядов. Еще больше народа толпилось у Аполлона Волчьего и Геры Цветущей. Сюда же, на окраину Аргоса, ходило отребье, кому больше податься некуда.

– Отец, слышишь ли? Ты солгал мне!

Кто на земле рискнул бы бросить Зевсу обвинение во лжи? Но сын Златого Дождя, похоже, дошел до последней черты. Он бил кулаком по камню, служившему пьедесталом деревянной статуе божества, и камень крошился под ударами.

– Ты клялся! В Тартар клятвопреступников!

Левый глаз Персея косил так, что грозил вылезти из орбиты. Впору поверить, что этим, налитым кровью глазом он до сих пор видел – вот, диск чертит убийственную траекторию, устремляясь к западным трибунам, и не добежать, не успеть даже в крылатых сандалиях…

– Ты клялся, что боги никогда не станут вмешиваться в мою жизнь! Ты клялся Стиксом! И что же? Мой дед мертв! Выходит, судьба – не богиня? Или Ананке  плевать на твои клятвы?

– Судьба выше богов, – сказали от входа. – Ты зря кричишь.

Персей обернулся. Нет, не так – он еще только начал оборачиваться, а правая рука уже легла на рукоять кривого меча, и в левой сверкнул жертвенный ритон, готов отправиться в полет, в лицо дерзкого, нарушившего разговор сына с отцом. Но меч остался в ножнах, и кубок выпал из дрожащих пальцев. Человек на пороге – мог ли Персей не узнать его? Не над ним ли стоял Убийца Горгоны, видя кровь, хлещущую из разорванной артерии? Не его ли провожал вопль стадиона:

«Аргосский ванакт мертв!»

– Я не твой дед, – человек кивнул с пониманием. – Меня зовут Пройт. Я – брат твоего деда…

«И, возможно, твой настоящий отец,» – повисло в храме, не прозвучав.

Ладонь Персея грела меч.

– Не скажу, что всю жизнь любил тебя, – Пройт шагнул с порога. Тени окутали его с ног до головы. – По правде, ты мне безразличен. Не исключаю, что позже, когда мы лучше узнаем друг друга… Твоего деда я ненавидел. Я рад, что он убит. Итак, подведем итоги. Ненависть к твоему деду, равнодушие к тебе – и любовь к твоей матери.

– Замолчи!

– О, ты можешь убить и меня. Я без охраны. Впрочем, тебя не остановили бы и гиганты. Я знал это, идя сюда. Не спеши отправлять меня в Аид, родич. Двоих в один день – многовато, не находишь?

Персей стиснул зубы. Тень деда осталась бы довольна, видя смерть заклятого врага. Да что там! – Акрисий сплясал бы от радости на берегу черной Леты. Но этот разговор с мертвецом… Те же черты лица. На стадионе – искаженные агонией, в храме – ирония, сдобренная надменностью. Каково жить, имея одно лицо на двоих? Каково знать, что твое лицо сгорело на погребальном костре?

«Я не смогу его убить, – подумал Персей. – Никогда.»

– Я любил Данаю, – повторил близнец убитого. – Люди говорят, что здесь был расчет. Да, и расчет тоже. Хочешь, осуди меня. Когда я узнал, что твой дед, этот мстительный подонок, бросил дочь вместе с тобой в море… Я двинул войска на Аргос. Скверное время для похода, но я не мог ждать. Боги, как я желал его смерти! Впервые я хотел прикончить Акрисия не один, а тысячу раз. Ты видел место нашей битвы. Мне доложили, ты даже ночевал там. Что тебе снилось?

– Неважно, – хрипло ответил Персей.

– Твое дело. Позже я узнал, что твой дед и здесь обошел всех на кривой. Он не бросал вас в море. Это ложь, придуманная им же. Он сплавил вас серифскому басилею Полидекту, заранее договорившись об условиях. Даная предназначалась в подстилки островному царьку. Тебя должны были воспитать при тамошнем храме Афины. Воином? – нет, жрецом. Я вижу, ты вырос воином. Что помешало заговорщикам?

39