Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Страница 62

Время еще оставалось. Он с удовольствием потянулся; крутнулся на пятках, запрокинув голову к небу. Горняя синь провернулась, и взгляд уперся в белый мрамор колонн. Храм Аполлона сверкал ярче снега на вершинах. Это знак, решил Кефал. Надо вознести хвалу Сребролукому. Ступени сами ложились под ноги. Ближе, ближе… Снизу храм казался облаком – и вдруг надвинулся, окружил. Кефал замер, благоговейно затаив дыхание. Статуя прекрасного бога, выплыв из сумрака, нависла над юношей. Аполлон надменно улыбался смертному. Кефал поспешил склонить колени. У ног статуи на постаменте лежали венки: лавр и сельдерей, гиацинты и дикая слива. С опозданием Кефал вспомнил, что не захватил подношения. Но ведь это не обязательно, верно? Если от чистого сердца…

– Славься, Феб Стреловержец!

Он говорил шепотом. Возвысить голос, нарушив тишину храма, юноша не осмелился. С трибун неслись крики аргивян – и глохли у порога, бессильные смутить покой святилища.

– Я знаю, ты – непревзойденный лучник. Лучший на Олимпе и на земле. Я же – скромный пращник. Я не дерзну равняться с тобой в меткости. Молю: направь мою руку! Помоги поразить цель! Если ты даруешь мне победу, я, Кефал, сын Деионея, посвящу ее тебе! Победа лучше любого венка!

– Красиво говоришь, – оценила статуя. – Где научился?

Кефал замер с раскрытым ртом. Бог снизошел к нему?!

– Будет тебе победа, – хмыкнул Аполлон. – Не переживай.

Статуя раздвоилась. Юноше показалось, что перед ним возникла зеркальная гладь воды. Оттуда на Кефала смотрело его отражение. Юноша икнул, отражение ухмыльнулось – вода пошла рябью, сходство заколебалось, став сомнительным…

Сегодня Косматый выбрал второй из своих обликов.

– Ты?!

– А ты ждал Мышонка ?

– Не гневи Феба! Он покарает нас обоих!

В ответ Дионис лишь рукой махнул:

– Мышонок не обидится. Ему нет дела до тебя, дурачок. Я, возможно, заинтересовал бы его… Увы, клятва есть клятва. Явись он сюда, прижми меня к братскому сердцу – и бегом спать мертвым сном! Нет, Аполлон далеко, на Олимпе…

Он мечтательно вздохнул.

– Зато я здесь, с тобой. Ты рад?

– Ты ждал меня? Прятался за статуей?

– Ну вот, а говорят, что у красавцев в головах дрозды поют… Да ты мудрец, мой славный! Помнишь наш прошлый разговор?

– Ты предупредил меня!

– В отличие от Аполлона, я забочусь о братьях. И о друзьях. Не надумал стать моим другом? Еще не поздно. Признайся, ведь я тебе нравлюсь?

Он шагнул к юноше. Кефал с трудом удержался, чтоб не дать деру. Ладонь, неожиданно крепкая, с мозолями, погладила щеку Кефала. От прикосновения Косматого тело продрал озноб. Захотелось стать ядром, и чтобы умелый пращник запустил тебя на край света.

– Ладно, я готов ждать. Но взамен я попрошу об услуге.

– Какой?

– Я хочу, чтобы ты кое-что передал.

– Кому?

– Да уж не Аполлону…

Дионис улыбнулся. Глаза его придвинулись, сделались огромными, заслонив все вокруг. Юноша тонул в этих омутах, полных не воды – смолы. Задыхался, терял чувство реальности, терял себя. В ужасе он зажмурился. Но и сквозь плотно сжатые веки его жег взгляд Косматого, а в ушах звучал насмешливый голос…

8

– Куда?

У входа в «пращу» Кефала остановила стража. Двое рябых, плосколобых детин – братья, что ли? – из кожи вон лезли, потные от рвения. Тут к пифии не ходи – трусы пытались загладить вину за позорное бегство из дворца.

– Мне нужен Персей.

Имя виновника их позора превратило стражей в зубастых Церберов.

– А кто ты такой? Ангел ?

– Кефал из Фокиды! – окрысился юноша. – Лучший пращник Ойкумены!

– Пращой не ошибся, хвастун? – захохотал первый стражник.

– Оторви себе ядра, – дал совет второй. – И мечи на здоровье…

– Кефал? В чем дело?

Детины попятились, давая дорогу Убийце Горгоны.

– Что-то важное?

– Да!

– Идем. Тут слишком много ушей.

Они поднялись по склону холма. Узкий проход между «пращой» и трибунами вынуждал идти гуськом. Встали на самом верху, где по краю стадиона шла утоптанная дорожка. Здесь никого не было. Лишь буянил шутник-ветер: швырял в лицо песок, заставлял щуриться. Лицо? Юноше мерещилось, что лица у него нет. Вместо лица – гипсовая маска. И медный рупор во рту, похожем на разверстую пещеру – чтоб громче звучало.

– Что случилось?

– Я видел Косматого!

– Где?

– В храме Аполлона. Он говорил со мной.

– Со мной он встретился там же. Тридцать лет назад…

Персей мотнул головой, гоня воспоминание.

– Что он тебе сказал?

– Он велел, чтобы я передал…

В глотке пересохло. Язык превратился в кляп. Вместо слов выходило гнусное меканье, недостойное человека. «Козлиная песня , – Кефал сгорал от стыда. – Впору не на стадион – на пастбище…»

– Мне?

– Он не сказал, кому. Но я и так понял.

– Я слушаю.

Персей остался на месте, но почудилось – рывком приблизился, хватая Кефала за грудки: «Говори!» Ветер стих, боясь пропустить хоть слово. Кефал развел руками, словно прося прощения.

– Он сказал: «Мир меняется. Сок становится вином.»

– Это все?

– Нет. Он добавил: «Мы меняемся. Вино становится уксусом.»

– Все?!

– И последнее: «Перемены – наш удел. Но кое-что остается неизменным.» Ты знаешь, о чем он?

В голосе Кефала, как перепелка в траве, пряталась робкая надежда. Вот сейчас умудренный опытом герой разъяснит ему, что имел в виду Косматый…

– Он сказал слишком мало. Или слишком много. Но одно я знаю точно: тебе нельзя участвовать в состязаниях.