Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Страница 51

Горгоны не двинулись с места.

8

Хмурое утро вставало над Страной Огурцов. По уступам исполинской лестницы текли пряди седого тумана. Забирались под одежду, трогали тело зябкими пальцами. Амфитрион чихнул – звук вышел глухим, увязнув в белесой мгле – и проснулся. Хитон отсырел, шерстяной плащ пропитался влагой – хоть выжимай. Шмыгнув носом, мальчик с трудом выпростался из плаща, как Зевс из хватки Тифона-Стоглавца – и, стуча зубами, запрыгал по камням в надежде согреться.

Сейчас бы солнышко…

Он взглянул на восток, но там, скрытая туманом, громоздилась туша горного кряжа. Небо нависало над головой, притворяясь крышкой котла. И туман – пар над похлебкой. В котле хотя бы тепло… Вспомнилась история дедушки Пелопса, которого сварили на обед богам. Сколько дедушке Пелопсу было лет? Мой ровесник, вздрогнул мальчик. Нет уж, мы лучше побегаем… В памяти смутно проступило вчерашнее: тени до небес, руки титанов рвут на части ребенка-ягненка, снова – котел на огне, будь он проклят… Нет же, это ему привиделось! А остальное? Оргия; змеи-удавки, плеск реки… Что случилось дальше, он не помнил. Наверное, не выдержал, заснул. Вот и ломай теперь голову: где правда, а где игра воображения? Угольки ночных событий еще рдели, но уже подернулись сизым пеплом. Зато утренняя сырость была настоящая, никаких сомнений!

Амфитрион передернул плечами. Если Гелиос заспался, надо хоть костер развести!

Он оказался не первым, кого посетила подобная мысль. Трое аргивян и Тритон колдовали над кучкой веточек, травы и мха. Искры летели с кремней, Тритон дул так, что Борей обзавидовался бы, но огонь гас, едва вспыхнув. Так и аргивяне – уподобясь огню, они время от времени замирали живыми статуями. Костер терял для юношей всякую ценность. Лица делались отрешенными, на них проступал отпечаток… Сопричастности? Ощущения, что вчера оргиасты прикоснулись не к бесстыдству и дикости, а к тайне? Вышли за пределы, от века положенные людям? Мальчику не хватало слов, чтобы выразить свои мысли. Из него растили воина, а здесь нужен был жрец – или аэд.

– Еще! – рявкал Тритон. – Дым пошел! Еще давай!

Юноши вздрагивали и вновь брались за дело.

Лагерь просыпался. В тумане бродила неприкаянная молодежь Аргоса. Казалось, спросонья они не могут сообразить: где мы? кто мы? Что здесь делаем?! Горгоны, напротив, были заняты делом: собирали вещи, доставали еду. Живот мальчика свело отчаянным спазмом. Вчера у него маковой росинки во рту не было. Отыскав свою чудом уцелевшую сумку, Амфитрион запустил руку внутрь. Лепешка размокла, остатки сыра раскрошились… Амброзия! Нектар! Пища богов! Чувствуя себя бессмертным и вечно молодым, он с сожалением отправил в рот последние крошки.

В этот момент туман расступился, пропуская двоих…

Троих.

Горгоны несли женщину. Руки вакханки волочились по земле. С шеи свисала дохлая гадюка. Лицо – воск с просинью; на глазу сидит муха, сучит лапками… К горлу подкатил комок. Съеденное запросилось наружу. Сам не зная зачем, Амфитрион увязался за Горгонами. Шестеро, вскоре увидел он. Шесть мертвых женщин, вместе с той, что принесли сейчас. Их аккуратно уложили в ряд – тех, кто не выдержал гона, кого не успели вовремя извлечь из черных вод Асопа…

В стороне, под вековым платаном, сидел Персей. Кусок отслоившейся коры упал ему на колени. Пальцы Персея играли с корой, превращая ее в труху. Мальчику представилось: дедушка всю ночь не сомкнул глаз. Сторожил покой спящих. Сын Зевса не знает усталости, он может вообще не спать. В отличие от сына хромого Алкея. В отличие от сыновей всех на свете отцов, каких ни возьми.

Мальчик не догадывался, насколько он близок к истине.

– Дедушка!

Персей остался неподвижен. Лишь пальцы терзали кору.

– Дедушка, они что… Все, да?

С замиранием сердца Амфитрион кивнул в сторону трупов.

– Нет, – дрогнули губы Убийцы Горгоны. – Он обещал треть.

– Что?

– Он обещал треть. Он сдержал слово.

– Я не понимаю тебя!

– Живых больше. Две трети живых. Там, на берегу…

– Под охраной?

– Разум вернулся к ним. Охрана не нужна.

– Так значит, у нас получилось?!

– Да, – ответили из-за платана.

Мальчик дождался, пока говоривший выйдет из-за дерева – и чуть не закричал. В первый миг он не узнал Мелампа. Восставший мертвец, неизлечимо больной – чтобы не упасть, фессалиец схватился за ствол. В лице – ни кровинки, мутный взгляд блуждает, как погорелец вокруг пепелища; спутанные космы блестят сединой – еще вчера ее не было; дрожат руки, ноги вот-вот подкосятся…

Ноги. Обычные, человеческие ноги.

Даже не очень черные – просто смуглые.

– Странное чувство, – задумчиво сказал Персей. – Все время кажется, что меня обманули. С чего бы это? Наверно, к дождю. Зачем ты побежал спасать меня, фессалиец? В одиночку, по крутым тропам, рискуя достаться вакханкам… Помнишь, ты все требовал, чтобы я задал тебе этот вопрос?

– Помню, – прохрипел Меламп.

– Ну вот, спрашиваю. Отвечай.

– Мне велел Косматый.

– Отравить меня?

– Нет. Дать тебе противоядие.

– Как интересно… Ну да, братья должны заботиться друг о друге. Кто, если не брат? Повтори еще раз: что он велел тебе? Боюсь, я расслышал не до конца.

– Он велел, чтобы я спас тебя от моей отравы. Если, конечно, успею.

– А если не успеешь?

– Косматый пообещал, что тогда я буду жалеть об этом всю жизнь. А потом – всю вечность. «Даже на берегах Леты, где нет памяти, – сказал он, – ты не забудешь свою ошибку. Тантал и Сизиф покажутся счастливчиками рядом с тобой…» Я поверил ему.